Оно взорвется.
— Как ты можешь такое говорить? Какого черта, что с тобой не так?
А он нападает на меня в ответ.
— Ты серьезно? Что не так с тобой? Ты под кайфом? Или у тебя раздвоение хреновой личности, на которое я раньше не обращал внимания? Два года Кейт! Целых два чертовых года я отдавал тебе все… а ты… ты так стараешься все это растоптать!
— Не смей так говорить! Последние два года значили для меня все!
— Тогда веди себя так! Господи, ты, боже мой!
— Как я должна себя вести себя, Дрю? Что ты от меня хочешь?
Он кричит.
— Я хочу любую частичку тебя, которую ты только пожелаешь мне отдать!
Мы оба замолкаем.
Дышим тяжело.
Смотрим друг на друга.
Голос его тихий. Разбитый.
— Хоть что, Кейт. Только… не говори мне, что все кончено. На это я не соглашусь.
Я складываю руки на груди, в воздухе бьет сарказмом, как разряд молнии.
— У тебя, кажется, не было с этим проблем, когда твой язык застревал в горле той стриптизерши.
— Лицемерие не очень-то тебе идет, Кейт. Ты меня просто разочаровала до ужаса. Думаю, ты заслужила попробовать свою собственную хренову пилюлю.
Вам это часто встречается. В журналах со звездами, на ТВ. Вот одна пара — родственные души, и никогда ничего подобного не испытывали, скачут туда-сюда на диване у Опры, влюбленные. А потом, через минуту, они готовы придушить друг друга — таскают за собой юристов на разборки из-за денег, имущества… или детей. Мне всегда было интересно, как такое случается.
Приглядитесь получше. А вот так.
— Ну что ж. Похлопай себя по спинке, Дрю. Ты хотел сделать мне больно? У тебя получилось. Теперь тебе лучше?
— Угу, в восторге. Довольный до ужаса. Не видно?
— Может, хоть на пять минут перестанешь вести себя, как ребенок?
— Если ты перестанешь вести себя, как бессердечная сучка?
Если бы он стоял достаточно близко, я бы влепила ему пощечину.
— Я тебя ненавижу!
Он холодно улыбается.
— Считай, что тебе повезло. Как бы я хотел ненавидеть тебя — я молился об этом. Что бы выкинуть тебя из головы. Но ты все еще там, под моей кожей, как какая-то чертова смертельная болезнь.
Вы когда-нибудь сидели над каким-нибудь кроссвордом, что печатают в газетах? Вы настраиваетесь на то, чтобы разгадать его до конца — вы начинаете с такой уверенностью, что у вас получится? Но потом становится просто слишком трудно. Отнимает слишком много сил. И вы сдаетесь. Просто… бросаете.
Я прижимаю руку ко лбу. И хотя я стараюсь выглядеть сильной снаружи, голос у меня слабый.
— Я больше не хочу этого, Дрю. Больше не хочу ругаться. Мы можем заниматься этим весь день, но это ничего не изменит. Мне не нужны отношения наполовину. Это не подлежит пересмотрению.
— Черта с два! Пересмотреть можно хоть что. Это всего лишь зависит от того, насколько стороны готовы прогнуться. — А потом он начинает умолять. — А я готов, Кейт — я прогнусь. Ненавидь меня сколько угодно, но… не… бросай меня.
И он звучит так подавлено. Отчаянно. И я должна остановить себя, чтобы не начать его утешать. Чтобы не сдаться, чтобы не сказать «да». Несколько дней назад, я бы так и поступила. Я бы воспользовалась шансом заполучить те крохи, что он мне предлагал. Чтобы он оставался в моей жизни, сделала бы все, что могла.
Но не сегодня.
Потому что теперь дело касается не только меня.
— Я теперь представляю собой «пакетную» сделку. Ты должен захотеть нас двоих.
Он машет кулаками в воздухе, ища что-то по чему бы ударить.
— О чем ты вообще нахрен говоришь? — рычит он. — Такое ощущение, что я застрял в каком-то ненормальном кино, в котором вообще нет никакого смысла! Ничего не понимаю!
— Я говорю о ребенке! Я не собираюсь рожать ребенка в отношениях, где его не хотят! Это не честно. Неправильно.
Не думала, что Дрю может стать еще бледнее, чем уже был, когда сюда приехал, и при этом, оставаться живым. Но я была не права. Потому что его лицо становится еще белее. На два тона.
— Каком ребенке? О чем ты… — Он внимательно меня разглядывает, пытаясь увидеть ответ до того, как меня спрашивает. — Ты… беременна?
Это заставляет меня думать, насколько сильно долбанула его Долорес, а?
— Конечно, я беременна!
Он делает шаг вперед, а его лицо похоже на одну из тех театральных масок, на которых одна половина отражает ужас, другая — надежду.
— Он мой?
Я не отвечаю сразу, потому что настолько поражена его вопросом.
— Чей… а чей еще он может быть?
— Боба, — говорит он, как бы между прочим. Будто он на самом деле верит в то, что я понимаю, о чем он говорит.
— Боба?
— Да, Кейт, Боба. Того парня, что значит для тебя все. Очевидно, что ты с ним трахалась, так что откуда ты вообще знаешь, что ребенок не его?
Шарю в уме по всем своим связям в поисках какого-нибудь Боба, пытаясь понять с кем же я трахалась по мнению Дрю.
— Единственного Боба, которого я знаю… это Роберта.
Это убавляет решимости в Дрю.
— Кто?
— Роберта Чанг. Бобби — Боб. Мы с ней вместе учились. Она акушер-гинеколог. Ты видел, как я входила к ней в офис в тот вечер, когда ты за мной следил. Ты же так и узнал…
Он выпучивает глаза, размышляя. А потом он недоверчиво мотает головой.
Отрицая.
— Нет. Нет. Я видел тебя с парнем. Ты с ним встречалась. Он поднял тебя и обнимал тебя. Он тебя поцеловал. У него была в руках еда.
Какое-то время я прокручиваю его слова. И тут я вспоминаю.
— О, это был Даниэль. Муж Роберты. Он тоже жил с нами, когда мы учились. Они переехали в город несколько месяцев назад. Я тебе о них рассказывала.